Завещание алхимика - Страница 30

Он снова почувствовал признаки раздражения.

– Напрягите память! – сухо сказал он. – Мне удалось выяснить, что картина эта была передана Эрмитажу в дар в две тысячи третьем году. И принимали и оформляли ее именно вы. Вот соответствующие записи. Вот ваша фамилия и подпись. Меня интересует прежний владелец картины, жив ли он, а если нет, есть ли у него наследники, и вообще, каким образом картина попала в Эрмитаж. И… можно я открою форточку, у вас дышать нечем!

Она кивнула, низко наклонив голову над бумагами. Старыгин постоял немного у окна, вдыхая свежий ветерок с Невы, а когда вернулся к столу, то обнаружил, что Вера Антоновна плачет.

«Час от часу не легче! – мелькнуло у него в голове. – Да она истеричка!»

Как известно, редко какой мужчина остается безучастным при виде женских слез, разве что многоопытный экземпляр, закаленный в трех или больше браках и разводах. Реакция, однако, у мужчин бывает разная. Чаще всего они теряются, начинают бестолково суетиться, бегать вокруг рыдающей женщины, чувствуя себя совершенно беспомощными и бестолковыми. Иные впадают в ярость, начинают кричать и топать ногами, а в самом крайнем случае – уходят из дома, хлопнув дверью так сильно, что у соседей падают с вешалки шляпы и люстра жалобно звенит подвесками.

Некоторые предусмотрительные индивидуумы мужского пола догадываются о подступающих рыданиях заранее и успевают упредить процесс. А если уж не удалось, то мгновенно схватывают рыдающую женщину в охапку, прижимают ее к груди и успокаивают, говоря разную чушь.

Дмитрий Алексеевич прижать к груди данную даму никак не мог. Да и не хотел, если говорить честно. Поэтому он рассердился. Хлопать дверью опять-таки не стал, но тихонько топнул ногой и придал голосу возможную строгость.

– Послушайте, Вера Антоновна, – заговорил он, – мне время дорого. Так что давайте уж к делу переходить, а вы потом поплачете, у вас, я так понимаю, времени много… – Он кивнул на пустой стол.

Она поискала платок, не нашла и отерла заплаканные глаза рукавом, как ребенок. Потом вздохнула и поглядела на Старыгина более осмысленно.

– Ну, вы вспомнили? – не выдержал он долгой паузы.

– Я и не забывала, – вздохнула Вера Антоновна. – Картину эту принес мне Аркадий Петрович Сиверцев. Никогда о нем не слышали? Очень известный врач, хирург-онколог.

– Не пришлось, – ответил Старыгин.

– Ваше счастье, – согласилась она. – В общем, Аркадий Петрович позвонил мне как-то вечером в крайней степени негодования.

Веру Антоновну очень удивил его звонок. Дело в том, что семья Сиверцевых уезжала из России, похоже, что насовсем.

– Я слышала об этом. Мы не были близко дружны, Аркадий Петрович оперировал моего мужа… Он был такой человек, что с ним хотелось поддерживать знакомство, – образованный, интеллигентный, из старых врачей, у них целая династия… Сын тоже был врачом, ему предложили работу в Канаде, и Аркадий Петрович не захотел расставаться с семьей. Откровенно говоря, я думала, что они уже уехали. Но нет, оказалось, что Аркадий Петрович задержался – какие-то у него нашлись дела – не то с квартирой, не то в клинике.

Вера Антоновна говорила тихо, не глядя на Старыгина, но голос ее теперь был не такой тусклый и безжизненный.

Аркадий Петрович не стал долго занимать ее время, а изложил проблему быстро и четко.

Он жил в большом старом доме, на улице, которая некоторое время носила имя писателя Салтыкова-Щедрина, а потом опять стала Кирочной, как до революции. Дом был большой и красивый, а после того, как губернатор города ввела в действие программу покраски и косметического ремонта фасадов, дом стал и вовсе привлекателен для обеспеченных граждан, желающих приобрести квартиры в Санкт-Петербурге. Сам Аркадий Петрович в этом доме родился и прожил всю жизнь, однако были в подъезде и коммуналки, жильцы которых горели желанием любой ценой из них выбраться. И вот совсем недавно последнюю коммунальную квартиру, самую дремучую и запущенную, расселил наконец какой-то богатый нефтяник из Тюмени, нанял рабочих для ремонта и уехал обратно к своей скважине.

Прежние жильцы не утруждали себя уборкой бытового мусора, во всяком случае, соседи только диву давались, какое количество барахла помещалось в квартире, судя по тому, сколько времени рабочие его выносили.

В подъезде стоял шум и грохот, рубили невообразимой прочности доисторические шкафы и буфеты, потому что вынести их целиком не представлялось возможным.

– И вот, захожу я вечером в подъезд, – рассказывал Аркадий Петрович, – гляжу – гастарбайтеры остатки мусора выносят, грузовик уже наготове – на свалку везти. И вдруг падает к моим ногам картина…

Аркадий Петрович не был экспертом по изобразительному искусству, однако, происходя из старинной профессорской семьи, немного разбирался в живописи. Он разглядел картину в неверном свете тусклой лампочки и понял, что с ней все непросто. Разумеется, он не определил, что картину написал неизвестный итальянский художник шестнадцатого века, но то, что холст, несомненно, старинный и работа принадлежит настоящему мастеру, было ясно.

Он пытался добиться толку от рабочих, но те на плохом русском языке отвечали, что хозяин велел выбросить все, вынести всю мебель, сломать все стены и только тогда начинать ремонт. Аркадий Петрович взял картину домой, рабочие ему не препятствовали. Ему удалось только выяснить, что этот последний мусор рабочие выгребли с антресолей и что, судя по количеству пыли и паутины, жильцы коммунальной квартиры не забирались на эти антресоли лет двадцать.